Царевна-Лебедь, 1900

Он был последним монументалистом русской дореволюционной живописи, преемником искусства древнерусских мастеров и А.Иванова. Росписи Врубеля в Кирилловской церкви в Киеве, эскизы для Владимирского собора и другие работы говорят о высокой культуре его мышления как монументалиста, о художнике, которому было много дано, который мог сделать очень многое и которому жизнь, современная ему действительность, отказала в осуществлении многих замыслов. В своих портретах Врубель, остро и цепко схватывая индивидуальность натуры, властно вырывал модель из привычной среды, перемещал в мир своих образов, чувств, идей. Его «Девочка на фоне персидского ковра» — словно принцесса из «Тысячи и одной ночи», таинственная «Гадалка» или необычно пластичный и осязаемый «Портрет Саввы Морозова», «Портрет Н. Забелы-Врубель на фоне березок», работы последних лет, графические «Автопортрет» и «Поэт В. Брюсов», — произведения, ставшие вершинами искусства русского портрета на рубеже веков. И еще Врубель — это сказочник, поэт русского фольклора, в котором он так жадно искал «музыку цельного человека, не расчлененного отвлечениями Запада». Громадные картины-панно «Микула Селянинович» и «Богатырь» (1898—1899), подавляющие не то что былинной, а какой-то сверхбогатырской силой, «Тридцать три богатыря» (1901), скульптуры «Садко», «Мизгирь», «Лель», «Волхова», «Купава», «Берендей», «Морская царевна» (1898), одна из самых поэтических картин во всем русском искусстве «Царевна Лебедь» (1900), гордая и величавая, печальная и призывная «птица с лицом девы»...

«Вот художник, — говорил о нем Валентин Серов, — который, как никто, может делать все одинаково хорошо: декорацию, картину, иллюстрировать книгу». «Он во всех своих произведениях,— вторил ему художник А. Головин,— был именно классичен, если понимать под этим убедительность, основательность, внушительность художественного произведения. Все, что бы ни сделал Врубель, было классически хорошо... Чувствуешь, что здесь «все на месте», что тут ничего нельзя переделать... Есть какая-то безошибочность во всем, что он сделал». Эта строгая художественная дисциплина, «классичность» и «безошибочность» реалистической основы, воспринятой Врубелем от своего академического учителя П. Чистякова, стали скрытым каркасом его произведений. Врубель всегда шел от натуры и сильного, интенсивного переживания ее: живые впечатления словно переплавлялись в горниле сложной, противоречивой, но по-своему цельной индивидуальности.

Искусство Врубеля — реальность, в которую мы верим так же безоговорочно, как и в окружающую нас повседневность, но реальность особая, существующая лишь в линиях и цвете художника. Контуры фигур и предметов, то нервные, торопливые и угловатые, то плавные и умиротворенные, выявляют не столько конкретную форму, сколько сущность явления и отношение к нему художника. Из своей палитры Врубель извлекает сложную гармонию восточных ковров и таинство лунного света, жемчужные переливы раковин, в которых видятся загадочные женские силуэты, темнеющее пламя степной зари и бездонный мрак космических глубин. Нервный и резкий мазок создает своего рода живописную мозаику, а динамичный цвет — то плывущие тона, то сталкивающиеся контрасты, «ощущение рождающейся на наших глазах прекрасной материи».

Искусство Врубеля трудно ограничить четкими рамками какого-либо одного направления. В свое время он пытался занять позицию «над схваткой», отстраниться от социальных и политических проблем, уйти от действительности, замкнуться в очерченном им круге чувств и образов. «При всей страсти к событиям,— писал о нем А. Блок,— в мире ему не хватало событий; и события перенеслись во внутренний мир,— судьба современного художника...». И в то же время Врубель воплотил трагедию своего поколения — его индивидуализм, смятение и растерян? ость перед лицом времени и грядущими переменами, страстное отрицание косности и скудности мещанского существования, светлую и неодолимую мечту о прекрасном и свободном человеке, о другом, лучшем мире. Врубель шел к этой мечте, но, осознав несбыточность ее в этой жизни, неосуществимость своих идеалов, он на крутом повороте оборвался в пропасть — «Демон поверженный» русского искусства. И все же вспомним слова А.Блока: «В этой борьбе золота и синевы уже брезжит иное…»