Демон, 1890

» Первая » Вторая » Третья » Четверт » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннад » Двенадц » Тринадц » Четырнад » Пятнадц » Шестнад » Семнадц » Восемна » Девятнад » Двадцат » Дв.первая » Дв.вторая » Дв.третья » Дв.четверт » Дв.пятая » Дв.шестая » Дв.седьма » Дв.восьма » Дв.девять » Тридцать » Тр.первая » Тр.вторая » Тр.третья » Тр.четвер » Тр.пятая » Тр.шестая » Тр.седьмая

К началу XX века в русской художественной жизни происходили заметные сдвиги. Обострился антагонизм художественных группировок, возникали новые течения. Вырос в авторитетную организацию петербургский художественный кружок «Мир искусства». Раньше это был просто камерный кружок нескольких «образованных юнцов с берегов Невы» (по выражению Александра Бенуа). В их беседах и спорах об искусстве постепенно формировалась определенная платформа, которая в общем сводилась к тому, что русскому искусству пора приобщиться к общеевропейскому художественному развитию, объединив с этой целью молодые талантливые силы. И к старой Академии, и к позднему передвижничеству мирискусники относились критически, считая, что тем и другим недостает эстетической культуры, что они провинциальны. Впрочем, художественный кругозор юных петербуржцев тоже был не особенно широк: французский импрессионизм как-то выпадал из их поля зрения, главное внимание направлялось на мюнхенский Сецессион, на английские, финские, скандинавские школы, где в те годы распространялся символизм в специфических плоскостных декоративных формах, которые позже стали объединять под общим названием «модерн». Таким образом, получилось, что «Мир искусства», организуя выставки, издавая с 1898 года свой журнал, стал проводником модерна в России. Но миссия его была шире. Само название «Мир искусства» и девиз «Жизнь коротка - искусство вечно» говорит о цели - возвысить в глазах общества роль искусства, роль эстетического начала, отстоять его значение, его самостоятельный мир.

В этом призыве было много притягательного для художников, чтивших «свое специальное дело». Вспомним письмо молодого Врубеля, тогда еще студента Академии, где он горячо возражал против тенденции сводить роль искусства к чисто публицистической. У него были для этого известные основания. Если познакомиться с художественной критикой 60-х, 70-х да и 80-х годов, то бросится в глаза, что достоинства произведений живописи оценивались критикой главным образом со стороны сюжета. Собственно художественная сторона работы живописцев оставалась в тени, о ней почти не говорили. В таком подходе был свой пафос - пафос гражданственного служения, подчинения искусства более высоким всенародным целям, что являлось благородной традицией русской культуры XIX века. Но подчас забывали, что искусство может достойно служить высокому лишь тогда, когда оно высоко само как искусство - а тут у него были свои критерии, критерии профессионализма, таланта, «глаза», стиля, на которые критика едва откликалась. Самый влиятельный художественный критик - искренний, широкообразованный - Владимир Васильевич Стасов доводил эту тенденцию до крайностей, до того, что о таланте, художественности упоминал как о качествах второстепенных, которые сами по себе ничуть не определяют ценности и важности произведения.

Эстетизм «Мира искусства» был реакцией на подобные взгляды. Впрочем, его деятели не отрицали служения искусства обществу, только понимали его иначе: как облагораживающее действие красоты и воспитание эстетического вкуса. Они придавали большое значение эстетизации быта, обстановки, развитию прикладных и декоративных искусств, книжной графики, театральной декорации, убранству интерьера. В этом пункте начинания мирискусников соприкасались с московским мамонтовским кружком, хотя западническая ориентация «Мира искусства» в значительной мере отличалась от установок москвичей. Но «Мир искусства» не страдал клановой замкнутостью и стремился расширять свои контакты. Главным организатором «Мира искусства» был энергичный, инициативный С.Дягилев, душой и теоретиком - Александр Бенуа, почти такой же темпераментный, как В.Стасов; ядро «Мира искусства» составляли художники К.Сомов, М.Добужинский, Е.Лансере, Л.Бакст, а позже и B.Серов. В сущности - небольшая группа. Но на выставках «Мира искусства» принимали участие и Левитан, и Коровин, и Нестеров, и Рябушкин, и многие другие, в том числе члены Товарищества передвижных выставок. И впервые стал выставляться Врубель. До тех пор его работы приобретались частными лицами, а в выставочных залах не появлялись (за исключением двух панно в Нижнем Новгороде). «Выставка русских и финляндских художников», организованная в 1898 году в Петербурге C.Дягилевым, была фактически первой, где некоторые вещи Врубеля предстали на всеобщее обозрение. Журнал «Мир искусства» стал помещать репродукции его произведений. Потом они стали понемногу появляться и на московских выставках.
Это было начало известности, но за нее приходилось тяжко расплачиваться - обвинения в декадентстве посыпались с удесятеренной силой. Стасов метал громы и молнии в статьях с характерными заголовками: «Подворье прокаженных», «Нищие духом». В письме к Е.Д.Поленовой он сообщал: «Я особенно хватил Врубеля, который очень хороший и милый человек и даже отчасти небесталанен, но до того нелеп и безобразен, что никакого терпения нет!» (Любопытно заметить, что, «хватив» Врубеля, Стасов одновременно писал лестные письма Н.И.Забеле, очень им ценимой за исполнение партий в операх Римского-Корсакова.)
Хотя «Мир искусства» и открыл Врубеля для публики, между художественными принципами мирискусников и Врубеля было не много общего. Теоретически их сближал культ свободного творчества во имя красоты, но красота многолика, и единого ключа к ней нет. Изящный ретроспективизм и слегка иронические стилизации Сомова, Бакста, того же Бенуа были довольно далеки от Врубеля с его титанизмом, размахом, с его «культом глубокой натуры» и бьющей через край экспрессией. Своим «натиском» Врубель устрашал не только зрителей, воспитанных на гладенькой салонной живописи, но и ничего как будто бы не боящихся мирискусников. Пылкий Савва Мамонтов лучше чувствовал Врубеля, чем петербургские «образованные юнцы». А.Бенуа в книге о русской живописи упрекал Врубеля в ломании, «вывертах» и нарочитом гениальничании. (Правда, впоследствии Бенуа отказался от этих упреков, признал их самой большой ошибкой своей книги и заявил, что Врубель - «настоящий гений».)

Словом, ценителей искусства Врубеля и к началу XX века было мало, а поношений - много; все это, в соединении с постоянным перенапряжением и духовных и физических сил, ускоряло надвигавшуюся болезнь. В характере художника, кротостью и уступчивостью которого не могли нахвалиться близкие, стала прорываться раздражительность и нетерпимость. Теперь он не переносил противоречий в спорах об искусстве. А спорили повсюду, спорили ожесточенно. Масла в огонь подлила статья Льва Толстого «Что такое искусство?», опубликованная в 1898 году. Она вызывала страстные дебаты. Еще бы! Великий писатель бросал вызов всем на свете эстетическим учениям, подвергал критике все авторитеты, порицал отчуждение искусства от народа и призывал его «опроститься», подчинив себя всем доступной религиозно-нравственной проповеди. С этой позиции Толстой осуждал не только современное декадентство, но не щадил ни Шекспира, ни Данте, ни Бетховена, ни своих собственных романов, вообще всю мировую классику, лишь для немногого делая исключения. Могла ли такая бомба, брошенная великаном русской литературы в художественный мир, и без того накаленный и расколотый на враждующие мирки, не произвести взрывов! Многие, не разделяя максимализма статьи «Что такое искусство?» и продолжая высоко ценить Шекспира и Бетховена, тем не менее прислушивались к голосу Толстого, понимая, что его статья - акт большой любви и большого отчаяния.

Но Врубель и сам был максималистом, человеком крайностей. «Крайности» его и Толстого были несовместимы - только время, только история могут по справедливости отдать должное обоим. Символ веры Врубеля был - «истина в красоте», Толстой же подвергал сомнению само понятие красоты, как расплывчатое, темное и только мешающее ясному взгляду на вещи. Врубель не мог ничем оправдать позицию Толстого и был до глубины души ею возмущен и уязвлен. Он предпочитал ей философию Ницше, зовущую к «сверхчеловеческому». Раньше Врубель, по-видимому, любил Толстого как писателя - иначе не стал бы иллюстрировать «Анну Каренину». Теперь отвергал его полностью.