Девочка на фоне персидского ковра, 1886

» Первая » Вторая » Третья » Четверт » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннад » Двенадц » Тринадц » Четырнад » Пятнадц » Шестнад » Семнадц » Восемна » Девятнад » Двадцать » Дв.первая » Дв.вторая » Дв.третья » Дв.четверт » Дв.пятая » Дв.шестая » Дв.седьма » Дв.восьма » Дв.девять » Тридцать » Тр.первая » Тр.вторая » Тр.третья » Тр.четвер » Тр.пятая » Тр.шестая » Тр.седьмая

Политикой он не интересовался, как свидетельствовала хорошо знавшая его сестра. Но гнет обыденности, «апатичное сонное бездействие», спячка души - это было ему ненавистно. И против этого он восстал как художник. Ищущая мысль неистребима - лишенная выходов вовне, она уходит вглубь и роет исподволь, как подземный крот. В 80-е годы мало действовали, зато много читали, раздумывали, внутренне готовясь к «переоценке ценностей». По словам Горького, «жизнь была наполнена торопливым подбором книжной мысли: читали Михайловского и Плеханова, Толстого и Достоевского, Дюринга и Шопенгауэра...». Но гражданственный пафос литературы и искусства предшествующих десятилетий заметно сник: преобладающим стал элегический минор. Появлялось много стихов - пожалуй, больше, чем когда-либо раньше, - грустные лирические медитации Фофанова, Апухтина, Случевского и других, теперь забытых поэтов на темы неудавшейся жизни, несбывшихся мечтаний, неразделенной любви. В массе своей это была довольно анемичная поэзия. Мельчала и проза, погружаясь в бытописательство. Корифеи русской литературы сходили со сцены: Достоевский умер в 1881 году, Тургенев в 1883-м. Лев Толстой, пережив глубокий кризис мировоззрения, в 80-е годы стал основателем религиозно-нравственного учения. Только один великий русский писатель - но зато какого масштаба! - начинал свой путь в эпоху безвременья: Антон Чехов. Кстати, он был любимым писателем Врубеля.
В живописи бытовой жанр соскальзывал на уровень сентиментальных картинок: на разные лады варьировались жалобные сюжеты - больной учитель, больной художник, бедный мальчик; или салонно-чувствительные - объяснение в любви, первое письмо, последнее письмо и т.д. Брала реванш неоакадемическая салонная живопись с ее бутафорски-нарядными историческими картинами; широчайшим успехом пользовались полотна Семирадского и Бакаловича.
Но при всем этом для русского изобразительного искусства 80-е годы не были периодом упадка. Прежде всего потому, что в зените находилось творчество «трех богатырей» передвижнической эпохи - Репина, Сурикова, Васнецова. А с другой стороны, выступали новые, много обещавшие молодые силы; в их формировании большую роль сыграл В.Поленов, чья звезда только теперь взошла по-настоящему. Он и собственным примером, и своей деятельностью педагога «открывал... русскому художнику тайну красочной силы и пробуждал в нем смелость такого общения с краской, о котором он раньше и не помышлял» (из воспоминаний художника И.Остроухова). Левитан, К.Коровин, Серов, Нестеров - имена говорят сами за себя - представляли молодое художественное поколение 80-х годов.
Среди них был и Врубель. Он дружил с Серовым и Коровиным, проходил тот же путь ученичества, что и его сверстники в Академии, в общении с Репиным, Поленовым, знаменитым меценатом С.Мамонтовым. Но путь его был обособлен: он взял несвойственную его поколению высокую романтическую ноту и казался ни на кого не похожим, как бы пришедшим из какого-то другого века. Однако этот «пришелец», как стало ясно со временем, чутко и прозорливо ощущал подводные течения и подземные толчки своей эпохи.
Искусство всецело овладело Врубелем уже в академические годы. Прежний юноша, для развлечения почитывающий и порисовывающий, совершенно переменился: откуда взялась необыкновенная сосредоточенность на работе и равнодушие ко всему, что вне ее! Он работал, не замечая усталости, по десять и по двенадцать часов в день и только досадовал, когда что-то отвлекало и вынуждало отрываться. Вот отрывки из его писем тех лет: «...Я до того был занят работою, что чуть не вошел в Академии в пословицу...», «...Ты представить себе не можешь, Нюта, до чего я погружен всем своим существом в искусство: просто никакая посторонняя искусству мысль или желание не укладываются, не прививаются».
Что же его так захватило? Не рождались ли у него уже в то время какие-то грандиозные замыслы? Как будто нет: он просто исполнял обычные учебные задания - анатомические штудии, костюмные штудии (в Академии существовал специальный «костюмный класс»), рисунки композиций на античные темы. Больше всего любил этюды с натуры - «любовные беседы с натурой». В пристальном ее разглядывании ему открывалась настоящая пещера сокровищ. Это чувствуется в акварели «Натурщица в обстановке Ренессанса», над которой Врубель работал у себя в мастерской вместе с товарищами по Академии Серовым и Дервизом. Опять-таки учебная работа, не ставящая никаких иных задач, кроме постижения формы, цвета, фактуры. Но это постижение было для молодого художника священнодействием: он утопал в созерцании тяжелой парчи, матового гобелена, золотых вышивок, обнаженного тела натурщицы - целого мира «бесконечно гармонирующих чудных деталей». Особенная пристальность смотрения и видения лежит в основе стиля Врубеля.
Когда после недель и месяцев такой работы, углублявшей, изощрявшей художественное зрение, Врубель приходил на выставку и смотрел картины современных живописцев, они казались ему поверхностными, он не находил в них «культа глубокой натуры». По этой причине он вскоре охладел даже к Репину.
Врубель относился к Репину с уважением, брал у него дополнительные уроки акварели, говорил, что Репин имеет на него большое влияние. Но вот открылась Одиннадцатая передвижная выставка, где среди прочих было выставлено капитальное полотно Репина «Крестный ход». И оно разочаровало ученика - недостаточной, как ему казалось, любовью к натуре, недостаточно пытливым вниканием в нее. «...Форма, главнейшее содержание пластики, в загоне - несколько смелых, талантливых черт, и далее художник не вел любовных бесед с натурой, весь занятый мыслью поглубже запечатлеть свою тенденцию в зрителе... Бесконечно правы они [передвижники], что художники без признания их публикой не имеют права на существование. Но признанный, он не становится рабом: он имеет свое самостоятельное, специальное дело, в котором он лучший судья, дело, которое он должен уважать, а не уничтожать его значения до орудия публицистики».