Девочка на фоне персидского ковра, 1886

» Первая » Вторая » Третья » Четверт » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннад » Двенадц » Тринадц » Четырнад » Пятнадц » Шестнад » Семнадц » Восемна » Девятнад » Двадцать » Дв.первая » Дв.вторая » Дв.третья » Дв.четверт » Дв.пятая » Дв.шестая » Дв.седьма » Дв.восьма » Дв.девять » Тридцать » Тр.первая » Тр.вторая » Тр.третья » Тр.четвер » Тр.пятая » Тр.шестая » Тр.седьмая

В 1895 году Врубель написал изумительную картина «Гадалка». Молодая черноволосая женщина восточного типа сидит на фоне ковров (почти в такой же позе, как киевская «Девочка»), перед ней раскинутые карты и предвещающий недоброе пиковый туз. Женщина не смотрит на карты, лицо ее непроницаемо, а устремленный в пространство остановившийся взгляд словно видит неизбежность судьбы. Шарф на плечах гадалки розовый - это определяющее цветовое пятно в картине; удивительно, как зловеще звучит в общем колористическом ансамбле розовый цвет, который привыкли считать идиллическим цветом безмятежности.
Сопоставляя «Гадалку», «Испанию» и «Венецию», мы чувствуем, что их общая внутренняя тема - тайна. Тайна жизни, тайна судьбы. Так же, как во владимирских эскизах - тайна смерти.
Среди майоликовых скульптур Врубеля есть головка, которую обычно называют «Египтянка» (нечто вроде змеи - «урея» - обвивает ее лоб). Н.А.Прахов свидетельствует, что сам художник называл ее «Тайна». Прахов рассказывает, как эта головка возникла. Однажды в Абрамцеве, за чайным столом, Вера Мамонтова (та «девочка с персиками», которая изображена на знаменитой картине Серова) что-то сказала шепотом своей соседке. Заметив это, Врубель воскликнул: «Говорите все шепотом! Говорите шепотом! Я только что задумал одну вещь.
Она будет называться - «Тайна». Все стали, шутя и дурачась, перешептываться, художник наблюдал, а на следующий день вылепил свою скульптуру - узколицую большеглазую «египтянку» с полуоткрытыми губами, которая и шепчет что-то и к чему-то чутко прислушивается.
В эти годы Врубель еще не был поэтом русского сказочного эпоса. Но в одном из писем к сестре писал: «Сейчас я опять в Абрамцеве, и опять меня обдает, нет не обдает, а слышится мне та интимная национальная нотка, которую мне так хочется поймать на холсте и в орнаменте. Это музыка цельного человека, не расчлененного отвлечениями упорядоченного, дифференцированного и бледного Запада».
Важное и знаменательное признание. Современного Запада, современного западного искусства Врубель не любил, почти демонстративно отворачивался от него. Он был в Париже, но, по-видимому, нисколько не заинтересовался ни импрессионистами, ни Мане, ни Сезанном, нигде о них не упоминал, и в живописи его нет ни следа каких-либо французских влияний. А ведь это был цвет современного искусства. Поэт Левитан, мистик Суриков, даже мужик Репин восхищались импрессионистами, К.Коровин, друг Врубеля, перенес импрессионизм на русскую почву.
Врубель же оставался холоден - вероятно, не только потому, что его собственная «техника» была противоположна импрессионистской, а, главное, потому, что не усматривал там возможности возникновения «величавых образов» и не слышал «музыки цельного человека». Итальянский Ренессанс и таинственный экзотический Восток - другое дело: они продолжали быть духовной пищей Врубеля, хотя он совершенно по-своему претворял эти традиции. Но все больше и настоятельнее манили его традиции русской старины - в том аспекте, который был ему близок, то есть в поэтически-сказочном.
Если не считать некоторых орнаментальных стилизаций, его первым большим опытом на этом пути было панно «Микула Селянинович».
История его такова. Летом 1896 года в Нижнем Новгороде открывалась Всероссийская промышленная и сельскохозяйственная выставка с художественным отделом при ней. С.И.Мамонтов добился, чтобы два больших декоративных панно для художественного павильона были заказаны Врубелю. Темы выбрал сам художник. По воспоминаниям Н.А.Прахова, он «сказал, что напишет на одной стене «Принцессу Грезу», как общую всем художникам мечту о прекрасном, а на противоположной - «Микулу Селяниновича», как выражение силы земли русской».
Панно были громадных размеров. Врубель спешил, опаздывал, не успевал к открытию выставки. Ему помогали доканчивать работу В.Поленов и К.Коровин. Когда холсты были водружены, то, как рассказывает Н.А.Прахов, «стало ясно, что оба врубелевские панно своей оригинальностью и свежестью письма и красок в буквальном смысле «убивали» расставленные внизу в золоченых рамах произведения других художников». Жюри Академии художеств забраковало эти панно.
Тогда С.И.Мамонтов сделал великолепный жест, характерный для него,- он быстро, еще до открытия выставки, построил на свои средства отдельный большой павильон, на котором висела вызывающая вывеска: «Выставка декоративных панно художника М.А.Врубеля, забракованных жюри императорской Академии художеств». Последние слова, правда, пришлось потом закрасить. Но все равно эффект получился громадный и выставленные в отдельном, специальном помещении произведения Врубеля стали «гвоздем» выставки, скандальной, но сенсацией.
До наших дней они не сохранились - только «Принцесса Греза», переведенная в керамическую мозаику, поныне увенчивает здание «Метрополя» в Москве, но на такой высоте, что ее нелегко заметить, не только рассмотреть. Судить о панно можно лишь по сохранившимся эскизам, отражающим разные стадии работы художника над композицией.

«Принцесса Греза» навеяна одноименной пьесой французского поэта Э.Ростана на сюжет старинной легенды. Трубадур Жоффруа прославлял в песнях прекрасную Мелисанду, никогда не видя ее; только в последние минуты жизни она является ему как сквозь сон, и он, умирая, поет для нее и о ней. Этот момент изображен Врубелем: море, ладья под парусами, гребцы, в ладье умирающий трубадур и над ним склоняется воздушная, призрачная царица его мечты. Композиция заключена в полукруг и очень ритмична. О ней наилучшее представление дает большой подготовительный картон - он тоже не сохранился; хорошее его воспроизведение было в № 10 журнала «Мир искусства» за 1903 год. Ритмический лейтмотив дан рисунком набегающей волны на первом плане - ее плавно вздымающейся и ниспадающей линии подчинена композиция, проникнутая удивительной музыкальностью. Корабль качают волны, под мерное колыхание льется последняя песнь певца, и лира в его руках также вторит своими очертаниями волне.
Гребцы и кормчий внемлют пению, они тоже во власти грез. Волна нарастает, застывает на высшей точке подъема и плавно рушится вниз, разбиваясь воздушными брызгами; движению легкого обратного отлива ритмически соответствует нежная фигура принцессы Грезы.

«Микула Селянинович» - русская былина, повествующая о том, как пахарь (оратай) Микула посрамил надменного богатыря Вольгу, который кичился своей силой, но не смог поднять узелка с сырою землей. Столкновение Вольги и Микулы Врубель показал как встречу двух эпических гигантов: один - само спокойствие и уверенность, другой - волнение и ярость. Кони Вольги и его свиты храпят, рвутся, косят налитыми кровью глазами, а «соловенькая кобылка» Микулы идет ровно, таща кленовую соху, смотрит спокойно, только ветер треплет ее гриву. («У оратая кобыла ступью пошла, а Вольгин конь весь поскакивает, у оратая кобыла грудью пошла, а Вольгин конь да оставается»). Земля под послушной сохой отваливается тяжкими сырыми пластами. Сам пахарь стоит твердо, могучие руки уверенно лежат на сохе, перед ним расстилается широкое поле, надежная его опора.
В разговорах и в печати много ломалось копий вокруг этих дерзких и грандиозных произведений, больше, конечно, было «криков негодования», но уже появлялись и отклики восторженные. Литератор В.Дедлов в газете «Неделя», сдержанно отозвавшись о «Принцессе Грезе», по поводу другого панно писал: «...В этом роде я ничего подобного не видел. Я считаю, что это панно наше классическое произведение. Я долго стоял перед этой чудной картиной. До сих пор я охвачен этой страшной мощью, этой силой, этой экспрессией фигур Микулы, Вольги, его коня.

Наблюдения из народной жизни - сфера, особенно интересующая меня, и я думал: какой непонятной силой г. Врубель выхватил все существо землепашца-крестьянина и передал его в этой страшно мощной и в то же время инертной фигуре Микулы, во всей его фигуре, в его детских голубых глазах, меньше всего сознающих эту свою силу и так поразительно выражающих ее. А этот образ Вольги - другого типа, варяга, колдуна и чародея,- его ужас, дикая жажда проникнуть, понять этого гиганта-ребенка, который победил его, победе которого он еще не может поверить. Картина ошеломляющая по силе, движению,- она вся красота».