Демон, 1890

» Первая » Вторая » Третья » Четверт » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннад » Двенадц » Тринадц » Четырнад » Пятнадц » Шестнад » Семнадц » Восемна » Девятнад » Двадцат » Дв.первая » Дв.вторая » Дв.третья » Дв.четверт » Дв.пятая » Дв.шестая » Дв.седьма » Дв.восьма » Дв.девять » Тридцать » Тр.первая » Тр.вторая » Тр.третья » Тр.четвер » Тр.пятая » Тр.шестая » Тр.седьмая

В своих воспоминаниях Брюсов утверждал, что его врубелевский портрет в своем настоящем виде «не достигал и половины той художественной силы, какая была в нем раньше», что «у нас остался только намек на гениальное произведение». Проверить это теперь невозможно, но высокое качество портрета, такого, каким мы его видим сейчас, не вызывает сомнений. Ведь лицо и фигура остались нетронутыми, а новый фон, хотя и эскизно набросанный,- это характерные врубелевские черно-белые «кристаллы», они красиво обрамляют лицо, так что оно не кажется ни силуэтно вырезанным, ни слишком темным. Пластика лица, постановка, скрещенные руки - все так совершенно, что никакой скидки на болезнь не требует: портрет Брюсова стоит на уровне лучших работ Врубеля. Не говоря уже о безупречном сходстве с оригиналом, в нем есть высокий монументальный строй, даже какая-то сближенность с образом поэта-пророка, хотя и нет ничего чрезмерно экстатического или надломленного: Врубель угадал в Брюсове поэта мыслящего и волевого. Брюсов закончил свои воспоминания словами: «После этого портрета мне другого не нужно. И я часто говорю полушутя, что стараюсь остаться похожим на свой портрет, сделанный Врубелем».

Потом художник, видимо, еще пытался продолжать работу над «Видением Иезекииля», но слепота быстро прогрессировала, скоро он перестал видеть совсем. Близкие предлагали ему заняться лепкой - он отказался: «Приятно лепить, только когда видишь, что делаешь». Его снова перевезли в Петербург, поближе к жене, работавшей в Мариинском театре, и здесь - то в одной, то в другой лечебнице - провел он последние четыре года жизни, медленно угасая. Периодов возбуждения больше не было, больной оставался спокоен, тих, кроток. Его навещали сестра и жена; сестра читала ему вслух, жена пела - чтение и музыка были его единственным развлечением и отрадой, другие связи с миром оборвались. Один из врачей вспоминал, что иногда слепой Врубель брал карандаш и одним росчерком прекрасно рисовал фигуру лошади, но если отрывал карандаш от бумаги, то уже не мог продолжать.
Все эти годы он изнурял себя «искупительным» стоянием на ногах ночи напролет, голодом - и говорил, что после десяти лет такого искуса он прозреет и у него будут новые глаза из изумруда. Иногда ему грезилось, что прежде он жил в средние века, участвовал в постройке готических соборов, храмов Возрождения. В 1910 году, пятидесяти четырех лет от роду, Врубель скончался от воспаления легких. Накануне смерти он сказал ухаживавшему за ним санитару: «Николай, довольно уже мне лежать здесь - поедем в Академию». На следующий день его действительно отвезли в Академию художеств - в гробу. Врубель был академиком - это почетное звание ему присвоили в 1905 году, когда он был уже неизлечимо болен. Теперь Академия устроила торжественные похороны на Новодевичьем кладбище, в весенний солнечный день, при большом стечении народа. Священник Новодевичьего монастыря сказал: «Художник Михаил Александрович Врубель, я верю, что бог простит тебе все грехи, так как ты был работником». Речь над могилой держал только один человек, и этот человек был поэт Александр Блок.

Вспоминая «Поверженного Демона», Блок говорил: «Небывалый закат озолотил небывалые сине-лиловые горы. Это только наше названье тех преобладающих трех цветов, которые слепили Врубеля всю жизнь и которым еще нет названья. Эти цвета - лишь обозначенье, символ того, что таит в себе житель гор: «и зло наскучило ему»... И у Врубеля день еще светит на вершинах, но снизу ползет синий мрак ночи. Конечно, ночь побеждает, конечно, сине-лиловые миры рушатся и затопляют окрестность. В этой борьбе золота и синевы совершается обычное - побеждает то, что темнее; так было и есть в искусстве, пока искусство одно. Но у Врубеля уже брезжит иное, как у всех гениев, ибо они не только художники, но и уже и пророки. Врубель потрясает нас, ибо в его творчестве мы видим, как синяя ночь медлит и колеблется побеждать, предчувствуя, быть может, свое грядущее поражение».


Этими вещими словами прощалась с Врубелем Россия. И еще несколько лет не иссякала живая память о художнике, который «между нами жил», появлялись одно за другим воспоминания о нем, статьи, книги, пока грозные мировые события не заслонили собой все. Надвинулись «сине-лиловые миры» первой мировой войны, наступали годы катаклизмов и бурь, предчувствие которых уже с начала века жило в творчестве больших художников, в пророческой поэзии Блока и в искусстве Врубеля, напряженном, как до отказа натянутая тетива.