Демон, 1890

» Первая » Вторая » Третья » Четверт » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннад » Двенадц » Тринадц » Четырнад » Пятнадц » Шестнад » Семнадц » Восемна » Девятнад » Двадцат » Дв.первая » Дв.вторая » Дв.третья » Дв.четверт » Дв.пятая » Дв.шестая » Дв.седьма » Дв.восьма » Дв.девять » Тридцать » Тр.первая » Тр.вторая » Тр.третья » Тр.четвер » Тр.пятая » Тр.шестая » Тр.седьмая

«Жемчужина» - неподдельная жемчужина творчества Врубеля. Он словно раскрыл этой картиной природный родник своих вдохновений, «рассекретил» чары своего колорита, неотделимого от тончайшей передачи формы. Эта же самая раковина видна, лежащая на столе, в автопортрете 1905 года. В этом году Врубель сделал два автопортрета - один акварелью, в интерьере своей комнаты, другой карандашом и углем - только одну голову. Голова высоко поднята, замкнутое суровое лицо. Лицо мужественного человека, собравшего все силы интеллекта и воли, - и все же во взгляде мелькает затаенный ужас предчувствия, а в «молодцеватой» осанке акварельного портрета угадывается какое-то судорожное нервное усилие. «Я увидела Михаила Александровича в декабре месяце, - записывала Е.И.Ге, - он похудел, лицо его стало острее, по-моему, он стал значительно старше на вид. В манерах он тоже стал как-то строже, стал говорить моим детям «вы». Я думаю теперь, что он очень следил за собою, постоянно помня о своей болезни, и оттого казался строже». Эта строгость-настороженность и напряженное слежение за собой действительно отразились в поздних автопортретах. Вероятно, в последние месяцы перед новым приступом заболевания Врубель отдавал себе ясный отчет в нависшей над ним беде. Но был еще полон самообладания, был по-прежнему уверенным Мастером и как бы в подтверждение тому положил рядом с собой раковину - свидетельство неугасимой зоркости и твердости руки. Много мучительно-личного в этом автопортрете. Художник работал над ним, как вспоминала его сестра, с особенной интенсивностью, однако ни за что не хотел давать его на выставку, как ни настаивал Дягилев, «считая его вещью интимного характера». Может быть, страшился, что кто-то разглядит в облике Мастера, бодрого, собранного, элегантно одетого,- того, другого, «с невидящими глазами и с детским лепетом на губах», который изнутри его подстерегал и в которого ему суждено было вскорости превратиться.

Портреты жены, «Жемчужина», автопортреты - уже этих вещей было бы достаточно, чтобы убедиться в красоте «предзакатного» периода Врубеля. Но разве не возникало у него в это время какой-либо доминирующей заветной темы, как в прошлые годы русские сказки и Демон? Такая тема была - полная высокой значительности тема Пророка, внушенная известным стихотворением Пушкина:

Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,-
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.

Впервые иллюстрацию к «Пророку» Врубель сделал еще в 1898 году - она была ему заказана для юбилейного издания сочинений Пушкина. По ней еще нельзя сказать, что сюжет этот станет так же близок художнику, как сюжет Демона. Нет подлинной оригинальности замысла ни в композиции, ни в образах. Две фигуры в полный рост стоят рядом. Пророк - достаточно традиционный библейский старец в хламиде, опирающийся на посох; полуобнаженный ангел держит в руке меч и кадильницу, другой рукой слегка касается руки старца. Рисунок по-врубелевски красив, но и только. Однако тема захватила художника - вскоре он посвятил ей большую картину, где найдена новая концепция, экстатическая и торжественная. Фигуры в рост заменены полуфигурами. Пророк (тот же бородатый старец) откинул голову назад, он ослеплен и потрясен явлением ангела, который вырастает перед ним как бы внезапно, в грозном шуме и сиянии тяжело веющих крыл. Ночной небосвод загорается красными как кровь звездами; багряные, зеленые, сиреневые лучи дробятся в крыльях серафима. У него словно из металла выкованный профиль, взор, повелевающий без слов. Есть отголоски ассирийского искусства в этом чеканном профиле, в развороте плеч - и вновь приходят на память библейские эскизы Александра Иванова.

Затем «Демон» всецело поглотил Врубеля, и тема Пророка возобновилась в его творчестве только через несколько лет, после болезни. Теперь она стала для него главной. На картине маслом 1904 года шестикрылый серафим с мечом и горящей лампадой в подъятых руках появляется один - пророка здесь нет,- и называется картина «Азраил» (ангел смерти). Как в ярком бредовом сне, возникает из зелено-синих и красно-лиловых жгучих переливов узкий, как бы змеиный лик ангела смерти, на шее длинной и прямой, как колонна, в обрамлении черных волос, с невидящими (или всевидящими?) громадными глазам. Это выражение надвигающейся, неотвратимой судьбы, лик возмездия, которое осуществит этот взнесенный меч и «угль, пылающий огнем». Сильное, грозное произведение. Затем, в дальнейших вариациях темы, снова появляется пророк, но теперь художник отходит от канонического библейского типа и придает ему сходство с собой, что вполне очевидно в рисунке «Голова пророка» и в композиции «Шестикрылый серафим» («Перстами легкими как сон моих зениц коснулся он»). В лице пророка больше нет страха, оно проникнуто благоговейным смирением, выражает одновременно и разбитость, и просветленность. И ангел стал другой - хотя по типу близок «Ангелу смерти», но смотрит кротко и сострадательно, а прикосновение его руки действительно легко, как сон. От прикосновения серафима «отверзлись вещие зеницы». Но момент просветления приходит поздно, врубелевский пророк слишком истомлен и обессилен, чтобы «глаголом жечь сердца людей». Потому с такой печалью взирает на него ангел.