Пан, 1899

О педагогической деятельности Врубеля почти ничего не известно, но, к счастью, до нас чудом дошел рассказ художника М.С.Мухина, который учился у М.А.Врубеля в Строгановском училище. Он раскрывает новую, неизвестную грань дарования мастера. В Строгановское училище художника пригласил его директор Н.В.Глоба, много сделавший для подъема художественно-промышленного образования в России. Итак, на переломе веков М.А.Врубель оказывается в стенах «Строгановки». Привожу рассказ М.С.Мухина.

Имя Врубеля в ту пору уже обрело мистически-таинственный ореол пророка, знающего путь в счастливое будущее. Но слава его носила скандальный характер. С приходом Врубеля мы ожидали чуда. И вот в наш класс вошел невысокого роста, элегантно одетый господин в прекрасно сшитом светло-сером костюме. «Добрый день, господа», - произнес он еле слышно. Умное, слегка утомленное лицо с печальным взором выдавало в нем натуру трепетную, тонко организованную и нервную. Мой взор приковали его руки, холеные, ухоженные руки аристократа обнаруживали скорее внутреннее достоинство, чем принадлежность к столичной богеме. Следом за мастером в аудиторию вошел мужик, в руках которого был горшок с гортензиями. Врубель произнес: «Иван, приготовь все необходимое для занятий». Помощник прикрепил к доске рулон крафтовой бумаги. Учитель подошел к нему и взял левой рукой горшок с гортензией, а правой - уголь, сангину и мел. «Господа, мне хотелось бы показать вам, как это растение можно превратить в орнамент. Полагаю, это будет полезно в вашей работе». С этими словами он легкой походкой взлетел по ступенькам к огромной школьной доске. То, что произошло потом, мы сочли за какое-то чудесное преображение. Держа в левой руке горшок с растением и едва взглянув на него боковым зрением, маэстро быстрыми, угловато-рублеными штрихами возводил на листе бумаги тончайшую графическую паутину. Рисовал он разрозненными, между собой не связанными кусками. В хитросплетении штрихов мы никак не могли разобрать изображение. Так рисовать нас никогда не учили. Другие учителя в начале рисунка призывали нас к цельности, отсутствию детализации, мешавшей видеть крупную форму. Но врубелевский метод был совершенно иной; в какой-то момент нам показалось даже, что художник потерял контроль над рисунком.

Врубель пренебрегал основными правилами, и мы уже предвкушали неудачу художника: ведь первый блин часто бывает комом. Однако художник продолжал плести углем гигантскую графическую паутину на огромном листе бумаги. Время незаметно летело, мы наблюдали за его работой с напряженным, плохо скрываемым волнением. И вдруг на наших глазах космические штрихи на бумаге стали постепенно приобретать кристаллическую форму. А Врубель продолжал рисовать совершенно «не по правилам», не так, как нас учили педагоги Строгановского училища. Между тем, хаос на доске все более приобретал конкретные очертания, как будто бы чья-то незримая рука постепенно убирала изображения с листа кальки. Минут через тридцать перед взором моим предстал плод высочайшего мастерства, произведение удивительной внутренней экспрессии, ясного конструктивного мышления, обличенного в орнаментальную форму. Но его орнаментика ничего общего не имела с орнаментами разных эпох, которые мы изучали.
Скупой графический рисунок, исполненный в три тона производил впечатление красочного многоцветья. Напряженный черный абрис был подцвечен красной сангиной и дополнен в некоторых местах белым мелом. Охристо-коричневый тон крафтовой бумаги органично создавал пространственно-тональную среду, в которую был идеально вписан графический, огромных размеров, орнамент.

Наши навыки в течение нескольких минут сметены потрясающим мастерством художника. Этот урок запомнился мне на всю жизнь. Никогда после него не доводилось мне испытать подобного чувства потрясения, восторга и счастья.