Девочка на фоне персидского ковра, 1886

» Первая » Вторая » Третья » Четверт » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннад » Двенадц » Тринадц » Четырнад » Пятнадц » Шестнад » Семнадц » Восемна » Девятнад » Двадцать » Дв.первая » Дв.вторая » Дв.третья » Дв.четверт » Дв.пятая » Дв.шестая » Дв.седьма » Дв.восьма » Дв.девять » Тридцать » Тр.первая » Тр.вторая » Тр.третья » Тр.четвер » Тр.пятая » Тр.шестая » Тр.седьмая

Вместе со своей женой Врубель вошел в мир музыки Римского-Корсакова. Н.И.Забела вспоминала: «Мне пришлось петь Морскую Царевну около 90 раз, и мой муж всегда присутствовал на спектаклях. Я даже как-то спросила его: «Неужели тебе не надоело?» - «Нет,- отвечал он,- я могу без конца слушать оркестр, в особенности море. Я каждый раз нахожу в нем новую прелесть, вижу какие-то фантастические тона...» Некоторые вещи он менее любил. Так, «Царская невеста», в которой партия Марфы была написана для моего голоса, ему меньше нравилась. Он не любил сюжета, не любил вообще Мея; меня это огорчало, так как я сильно увлекалась Марфой. Зато «Салтана» он обожал. Тут опять оркестр, опять новое море, в котором, казалось мне, М.А. впервые нашел свои перламутровые краски».
В самом деле: внимательный зритель заметит новые особенности в колорите картин Врубеля (не говоря уже о сюжетах), написанных в те годы. Если в киевских вещах цветовое решение уподоблялось россыпи сверкающих самоцветов («Девочка на фоне персидского ковра», «Восточная сказка»), если в произведениях начала 90-х годов цвет как бы несколько тяжелеет, уплотняется, то теперь появляются волшебные, трепетные, не яркие, а словно бы затаенные переливы светлых тонов радужного спектра. Забела называет их перламутровыми, А.П.Иванов - опаловыми: «Лучезарный родник светлых, прозрачных ликующих тонов, лазоревых и зеленых, ясную свежесть которых не нарушают даже перемежающиеся розоватые оттенки». Исследователь также связывает эту цветовую гамму с музыкой Римского-Корсакова, где, «как в чистых водах Светлого Яра, в час, когда над ними занимается утренний рассвет, царят покойно-лучезарные, холодно-ясные переливы опала».
В этом опаловом или перламутровом ключе написаны прекрасные большие акварели «Тридцать три богатыря», «Морская Царевна»; изменчивые фантастические тона, то вспыхивающие, то гаснущие, царят в окраске майоликовых скульптур Врубеля, которыми он особенно много занимался в 1898 - 1899 годах, и теперь они изображали Морскую Царевну, Снегурочку, Леля, Купаву, Садко, Весну, сказочного царя Берендея, которого Врубель сделал похожим на Римского-Корсакова.
«Я благодаря Вашему доброму влиянию,- писал Врубель композитору,- решил посвятить себя исключительно русскому сказочному роду». В музыке Корсакова, в голосе Забелы он услышал наконец отчетливо «интимную национальную ноту», «музыку цельного человека». Влечение к русскому сказочному фольклору и - шире - к национальным истокам возникало в те годы не у одного Врубеля: он делил его со многими. Вся деятельность художников абрамцевского круга направлялась на возрождение русской национальной старины - искали «неорусского» стиля в архитектуре, строили церковку, «избушку на курьих ножках», «теремок», в мебели и резьбе по дереву использовали образцы крестьянского искусства, Е.Д.Поленова делала иллюстрации к русским сказкам. Эта волна начинала подниматься еще в 80-е годы, начинался отлив умов и талантов от проблем сегодняшнего дня, которые еще недавно казались единственно стоящими, и погружение в глубины - глубины души, глубины истории, глубины фантазии. У многих это даже и не было чем-то осознанным, а как бы естественно происходило. Так, В.Васнецов без сожаления расстался с бытовым жанром, с которого начинал, и стал писать своих витязей, Аленушек, Иванов-царевичей - они были первыми ласточками «русского сказочного рода» в живописи. Его брат, Аполлинарий Васнецов, посвятил себя пейзажам старой Москвы - полуреконструкциям, полуфантазиям. Рябушкин, Рерих, Билибин - каждый через свою призму - воскрешали старину, грезили о старине.

Опера уже в силу своих жанровых особенностей никогда не чуралась сказочных и легендарных сюжетов, а композиторы балакиревского кружка («Могучая кучка»), из которого вышел и Римский-Корсаков, с самого начала обращались к родникам русского народного творчества. Но была значительная разница между «натуралистическими» тенденциями «Могучей кучки» 60-х и 70-х годов и поэтическим лиризмом поздних сочинений Римского-Корсакова - примерно такая, как между историческим эпосом Сурикова и сказками Врубеля.
В «Летописи моей музыкальной жизни» Римский-Корсаков рассказал, как он пришел к «Снегурочке» - опере на слова «весенней сказки» А.Н.Островского. «В первый раз «Снегурочка» была прочитана мной около 1874 года, когда она только что появилась в печати. В чтении она тогда мне мало понравилась; царство берендеев мне показалось странным. Почему? Были ли во мне еще живы идеи 60-х годов, или требования сюжетов из так называемой жизни, бывшие в ходу в 70-х годах, держали меня в путах? Или захватил меня в свое течение натурализм Мусоргского? Вероятно, и то, и другое, и третье. Словом - чудная поэтическая сказка Островского не произвела на меня впечатления. В зиму 1879/80 года я снова прочитал «Снегурочку» и точно прозрел на ее удивительную красоту. Мне сразу захотелось писать оперу на этот сюжет, и по мере того, как я задумывался над этим намерением, я чувствовал себя все более и более влюбленным в сказку Островского. Проявлявшееся понемногу во мне тяготение к древнему русскому обычаю и языческому пантеизму вспыхнуло теперь ярким пламенем. Не было для меня на свете лучшего сюжета, не было лучших поэтических образов, чем Снегурочка, Лель или Весна, не было лучше царства берендеев с их чудным царем, не было лучше миросозерцания и религии, чем поклонение Яриле-Солнцу».
Интерес Римского-Корсакова к русской старине менее всего этнографический. Он влюблен . в сказку, а не в историческую быль. Национальное прошлое преломляется через призму сказки - даже не подлинной народной, которая куда грубее и жестче, а сказки Островского, представляющей, в свою очередь, вольную фантазию по мотивам фольклора. Каков был на самом деле языческий пантеизм дохристианской Руси - этот вопрос оставляется в стороне; исследовать его - дело археологов и этнографов; дело художника - свободная поэтическая интерпретация по канве сказаний, былин, поверий, песен, орнаментов. Так создавал свои картины-сказки и Врубель. Помимо фольклорной основы, они открыто связаны с музыкальными, театральными впечатлениями. Театр его всегда завораживал, а в 90-е годы, особенно после женитьбы на Забеле, с театром была на добрую половину связана его художественная практика: редкая постановка в Московской частной опере, особенно опер Римского-Корсакова, обходилась без его участия - он был автором декораций, костюмов, занавесов, плафонов для зрительного зала.
Историк искусства А.М.Эфрос однажды сказал о Врубеле, что он словно просидел всю жизнь без выхода в волшебной опере, созерцая театрально-необычные существа. Замечание несправедливое (потому что всю жизнь Врубель созерцал живую природу и живых людей), но и не лишенное меткости: что-то от «волшебной оперы» действительно есть в его картинах. Но разве от этого они менее прекрасны? Искусства не разобщены между собой, и влияние музыки и театра на живопись так же возможно, как и всякое другое.
Вот Морская Царевна - при восходе месяца она тихо стоит среди зарослей камыша, в короне из жемчугов. Длинные рыже-каштановые волосы мягко обливают ее плечи и руки и потоком струятся вниз - они родственны водной стихии, так же как льющееся одеяние царевны неуловимых нежных оттенков, каким трудно и подобрать название: такие переливы бывают на спокойной глади озера в ясный вечер. Что же это - морская царевна из русских сказок, или образ, навеянный музыкой «Садко», или портрет Забелы в роли Волховы? Вернее всего, это привидевшийся художнику образ, где слились воедино впечатления и от сказок, и от музыки, и от облика Забелы, а больше всего все-таки от созерцания речных заводей в тихие вечерние часы, от вглядывания в удивительные формы и цвета растений, раковин, морских звезд и водяных лилий. Конечно, это не портрет жены художника в роли Морской Царевны, а Морская Царевна в облике его жены - нужно почувствовать эту разницу.