» Первая » Вторая » Третья » Четвертая » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннадцатая » Двенадцатая » Тринадцатая » Четырнадцатая » Пятнадцатая » Шестнадцатая

Богатырь, 1898

Итак, со стороны сюжетного репертуара Врубель - грандиозный иллюстратор, странствующий по стилистически отдаленным художественным мирам, где его собеседниками оказываются Пушкин и Лермонтов, Шекспир и Ростан, Гете и Анатоль Франс, образы русского былинного эпоса и древней мифологии, в чем заявляет о себе свойственная духу XIX столетия всеядность, эклектизм вкуса. Но за этим импозантным фасадом парадного Врубеля - типичного экстраверта, свободно растекающегося вширь по разнообразным художественным территориям, скрывается другой Врубель - законченный, абсолютный интроверт, заставляющий вспомнить афоризм Гельвеция: 'Гений - это сосредоточенное внимание'. Этот другой - и настоящий - Врубель, подобно герою знаменитого романа Михаила Булгакова, не мог бы считать приемлемым для себя никакого другого наименования рода своей деятельности, кроме одного: 'Я - мастер'.
В тот момент, когда Врубель в Москве работал над самым популярным своим произведением Демон садящий, он написал в письме к сестре: 'Одно для меня ясно, что поиски мои исключительно в области техники. В этой области специалисту надо потрудиться; остальное сделано уже до меня, только выбирай'. Итак, изобретение сюжетов не есть собственно творческая задача, здесь все уже готово, 'только выбирай'. Здесь Лермонтов, Гете, Шекспир, и вообще все, кто сохранял и пересказывал 'дней минувших анекдоты от Ромула до наших дней', потрудились за него. В этом пункте от романтизма, заразившегося в репертуарном комплексе его искусства, Врубель отступает к сохраненным в академизме представлениям, типологически восходящим к искусству классической фазы, когда использовался весьма, в сущности, ограниченный набор освященных традицией канонических сюжетов и иконографических схем. Творчество, стало быть, всецело сосредоточено для Врубеля в той области, которую можно назвать искусством интерпретации, то есть на исполнительском мастерстве. Таким образом, сам художник указывает путь к постижению его 'тайны' - она скрыта в 'содержании формы', то есть в содержательных аспектах 'техники', как предпочитал выражаться художник.

'Форма - главнейшее содержание пластики', - отчеканил Врубель, отмежевываясь от прежнего, свойственного передвижникам представления о содержании в искусстве. В Дневнике Гонкуров (запись от 5 января 1857 года) рассказывается о Готье: 'Он повторяет и любовно пережевывает фразу: 'Из формы рождается идея', - фразу, которую сегодня утром сказал ему Флобер; Готье считает эту фразу высшей формулой школы и хочет, чтобы ее выгравировали на стенах'. И далее приводится монолог Готье: 'Я никогда не раздумываю, о чем сейчас буду писать. Я просто беру перо и пишу. Я писатель, я должен знать свое ремесло. Вот передо мной бумага: я словно клоун на трамплине... А потом, я очень хорошо знаю синтаксис. Я бросаю фразы в воздух, словно кошек, я уверен, что они станут на свои лапки. Это очень просто, нужно только как следует знать синтаксис'. Это поразительно похоже, вплоть до цирковых ассоциаций, на то, как манеру и процесс рисования Врубеля характеризовал Коровин: 'Когда он писал на холсте или на бумаге, мне казалось, что это какой-то жонглер показывает фокусы'.

Синтаксис - не в содержании слов, а в интонационном рисунке, в артикуляции, расстановке, в чередовании пауз между словами. Синтаксические фигуры суть именно фигуры, как бы под шапкой-невидимкой спрятанные в интервалах между образами вещей, фигур и действий, обозначаемых словами. И они, эти невидимые фигуры, тоже действенны, обладают смыслопорождающей энергией. Ее мощь бесконечно возрастает при перемещении из бытовой сферы в сферу художественную: здесь конструктивная роль этих 'фигур' из незаметной делается заметной. Точно так же указанная методика рисования предполагает умение видеть в отсекаемых участках пространства не простое отсутствие, а ритмический интервал, подобный цезуре в стихе или музыкальной паузе, длительность которой строго рассчитана и ненарушимо сообразована с ритмом звучащей фразы. Они, эти интервалы, не только содержательны, но без них вообще не может существовать ни музыка, ни стих. Не будь их, музыка, стих, просто осмысленная речь ничем не отличались бы от невнятного шума. В масштабе не слов, а событий аналогия этим синтаксическим фигурам - пауза, тишина, молчание. Наполняя пространство над, под, за, между событиями, пребывая вне пределов события, в этой своей запредельности, они оказываются больше, чем событие: тишина перед грозой, штиль перед бурей на море, 'народ безмолвствует' в Борисе Годунове, гамлетовское 'The rest is silence...'