» Первая » Вторая » Третья » Четвертая » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннадцатая » Двенадцатая » Тринадцатая » Четырнадцатая » Пятнадцатая » Шестнадцатая

Пан, 1899

Именно в Киеве полностью сформировался Врубель-художник. И, пожалуй, главным событием в этом "обретении себя" стало путешествие в Венецию в 1884-1885 годах, истребованное у заказчиков для написания иконостаса Кирилловской церкви. "Перелистываю свою Венецию как полезную специальную книгу, а не как поэтический вымысел. Что нахожу в ней - интересно только моей палитре", - писал оттуда Врубель. В Венеции художник, разумеется, сполна мог напитаться впечатлениями от хрестоматийных образцов венецианского живописного величия, но на родине "королей живописи" он выделил для себя мастеров венецианского кватроченто. Внимание Врубеля ретроспективно развернуто в предысторию - туда, где сквозь колористические феерии Тициана, Тинторетто, Веронезе маячит, "брезжит" свет византийских мозаичных позолот со стен соборов Сан Марко и Торчелло. "Был я в Торчелло, радостно шевельнулось сердце - родная, как есть, Византия. Посмейтесь над человеком, находящимся в стране Тициана", - писал тогда Врубель в одном из писем.
Господствующей в живописи второй половины XIX века была пленэристическая тенденция, кульминацией которой стал импрессионизм. На этом фоне Врубель - принципиальный архаик. Он противостоял современному "оптическому натурализму" и тяготел к противоположной системе светоцвета, имевшей прецедент в средневековых монументальных техниках - мозаике и витраже. Первое знакомство Врубеля с византийскими мозаиками состоялось в Киеве. Но между современной живописностью станкового типа и монументальной светоцветописью Средневековья естественным посредником явилась Венеция - всемирный заповедник "колористической магии", также имеющей "византийские гены". Итак, отсюда ведет свое происхождение врубелевский колорит.
Тогда же в Киеве произошло то, что можно назвать обретением или (что одно и то же) осознанием собственного метода. Выработанная и ставшая техническим умением манера изображать отношения предмета и пространства на плоскости, эта манера в какой-то момент была увидена и понята как принцип действия, имеющий свой образ и подобие в изделиях природного творчества. Этот принцип, формотворческую идею можно определить как принцип или поэтику метаморфоз. Здесь первоосновной, зиждительный момент врубелевского искусства. В мастерской самой природы существуют творения, в которых этот принцип, идея метаморфозы явлена в конечном, конкретно-осязательном облике, например цветок или раковина. В самом деле, конечная форма, скажем, цветка среди других ему подобных творений и в каждый момент его существования выказывает способность равно быть и не быть именно в этой форме, способность преодолеть ее, преобразоваться. Подобно тому, как в раковине, если приставить ее к уху, слышатся шум, гул и звуки океанической бездны, так и в форме каждого отдельного цветка предстает весь мир метаморфоз или сам принцип превращений как форма и способ существования вот именно этой, созерцаемой здесь и теперь, конкретности. И это свойство быть воплощенным духом превращений есть собственно то, за что мы любим эти "вещи", что составляет их неувядаемую прелесть. Они олицетворяют чудо, а именно - парадокс конечной бесконечности.

Общечеловеческий опыт выделяет эти перлы творения как эстетические объекты, в которых сама природа выступает как бы художником, - объекты, обладающие, подобно рукотворным произведениям искусства, свойством "эстетической бесконечности". Всем знакомо свойство художественных созданий восстанавливать потребность вновь и вновь испытать чувство, именуемое эстетическим наслаждением - снова и снова слушать любимую мелодию, перечитывать знакомую книгу, смотреть виденную картину... Снова и снова, то есть бесконечно. "Конечная цель действования - именуемого "произведение искусства", - вызвать в ком-либо бесконечные превращения" (Поль Baлери).
"Эврика! - Я нашел!" - должен был воскликнуть Врубель, когда увидел, что у него получилось в серии цветочных этюдов 1886-1887 годов. Можно увидеть, как прием, принцип, формотворческая идея, торжествующая в этюдах цветов, претворяется во Владимирских эскизах, а потом в Демоне сидящем, и далее на протяжении 1890-х годов варьируется, подвергаясь вместе дифференциации и схематизации, в сочиненных, сделанных не с натуры произведениях, натурным фундаментом которых остаются киевские рисованные и акварельные цветы. Ангел с кадилом и свечой (1887) -сплошная цитата из одновременных этюдов цветов. Именно в них художник впервые нашел тот момент, где формотворчество природы и художественное формотворчество, бесцельная деятельность и деятельность целеполагающая узнают себя друг в друге, отождествляются в едином свойстве бесконечных вселенских метаморфоз. В узорах на морозном стекле неорганические кристаллизации являют образы органического растительного царства - листья, ветви, цветы: как будто бы кристаллы вспоминают, что они некогда были цветами, или же грезят о том, что они некогда превратятся в цветы. Врубелевский ангел и есть олицетворенный дух таких превращений. Он гений-посредник между кристаллической пластикой владимирских эскизов и мелосом врубелевской цветочной сюиты. В маньеристической томной грации силуэта, в узоре складок невесомого одеяния, непроизвольно напоминающих конфигурацию цветочных лепестков, он кажется человекоподобным двойником, как бы эльфом Белого ириса из акварельного этюда того же времени.