» Первая » Вторая » Третья » Четвертая » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннадцатая » Двенадцатая » Тринадцатая » Четырнадцатая » Пятнадцатая » Шестнадцатая

Богоматерь с Младенцем, 1885

В апреле 1910 года Александром Блоком был прочитан доклад О современном состоянии русского символизма, где он несколько раз ссылался на Врубеля. В докладе содержался ряд прямых текстуальных пересечений с его речью Памяти Врубеля. Один из самых сильных тезисов статьи - '...искусство есть чудовищный и блистательный Ад. Из мрака этого Ада выводит художник свои образы...' И потом еще раз: 'Именно в черном воздухе Ада находится художник, прозревающий иные миры. И когда гаснет золотой меч, протянутый прямо в сердце ему чьей-то Незримой Рукой - сквозь все многоцветные небеса и глухие воздухи миров иных, - тогда происходит смешение миров, и в глухую полночь искусства художник сходит с ума и гибнет'.
'Какой-то современный ницшеанец', - вылетело однажды у Забелы-Врубель по поводу Демона поверженного. Воистину так, включая не только прямой смысл сказанного, но и неодобрительную, опасливо-тревожную интонацию. В самом деле, 'учинил' Демону такой именно финал не кто иной, как сам художник. Именно он 'разбил' и деформировал своего же 'прекрасно-величавого' Демона 1890 года и, следовательно, заставив его претерпеть такую метаморфозу, он за что-то 'наказал' своего же прежнего героя. Являясь не просто еще одной картиной, но развязкой, финалом образующего в его искусстве сквозной сюжет 'демонического цикла', картина 1902 года в качестве такой развязки противостояла ницшеанскому волюнтаризму, воплощая позицию гуманной иронии относительно всяких - от начала времен до текущей современности - демонических претензий, что определенно перекликалось с финалами поздних пьес Ибсена, особенно выделяемого и ценимого Врубелем среди современных писателей. То, что произошло с Врубелем потом, в эпилоге творческой жизни, в точности соответствует самоощущению героя, тоже художника, в последней пьесе Ибсена Когда мы, мертвые, пробуждаемся - ощущению, которое пронизывает атмосферу всей пьесы, что превращает это произведение в автопризнание: 'едва внятная, жуткая исповедь человека, вся жизнь которого - в его творчестве, тщетно раскаивающегося, позднее, слишком позднее признание в любви к 'жизни''.

Таков источник трогательной внимательности к элементарно-простым 'мелочам будничности' - обычным лицам и наивно-страшным, пугающим, как в детстве, гримасам; пустому времяпрепровождению за шашками или картами; к уголку тихого палисадника; к сложившимся в иероглиф муки от бессонницы складкам простыни. Такой внимательностью отмечены поздние, сделанные в светлые промежутки болезни рисунки Врубеля.
Коллизия, изображенная Блоком в докладе О современном состоянии русского символизма, в кратком изложении такова: художник, замкнувшийся в мире, созданном произволом воображения, начинает принимать порождения собственной фантазии за действительность. Они становятся демонами-тиранами художника. Стирается грань между страшным и смешным... Разрешением этой коллизии должно стать обретение утраченного золотого меча. Откуда сей меч, почему утрачивается и каким образом вновь может быть обретен, остается в области мистической тайны. Неизвестно, что он такое, но известно, зачем он: его предназначение - 'пронзать хаос, организовывать и усмирять бушующие лиловые миры'. То есть, попросту, возвращать миру нормальные пропорции, оберегая действительность от натиска 'миров иных', указывая воображению его границы! От себя заметим, что все перипетии этой драмы прорисованы в прекрасном рассказе Чехова Черный монах.
Роль оного 'меча' в творческой судьбе Врубеля сыграла картина Демон поверженный. Она знаменует предел врубелевской концептуальной сложности. Демоном поверженным было снято едва ли не главное проклятие эстетизма, искуплен грех эстетской гордыни. Этим проклятием, наказующим презрение к 'мелочам будничного' и 'скуке жизни', является боязнь простого. Оттуда, где властвует императив 'красота и прежде всего красота', в простом всегда видится пошлое. Парадокс, однако, состоит в том, что как раз избегание простого есть вернейший и кратчайший путь к той самой пошлости, от которой убегают. Ведь если уклонение от простого к простейшему имеет своим пределом, полюсом наивное, примитивное, то противодвижение от простого через сложное ведет к вычурному. А это последнее не только ближе к пошлости, чем примитивное, но в известном смысле является ее - пошлости - основной ипостасью. Да и не превратил ли сам Врубель поздними рисунками свое 'будить от мелочей будничного величавыми образами' в превыспреннюю пошлость?

Врубелевское искусство изначально тяготело не к полюсу простоты, а к полюсу сложности, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Жестокая месть со стороны примитивной жизни и примитивного в жизни освободила художника от террора сложного на грани вычурного, обратив к простому и простоте как норме прекрасного. Между 'ночью искусства' и 'ночью смерти' произошло то, что можно назвать пробуждением к жизни, как бы увиденной заново глазами человека, которому страдальческая мудрость вернула способность ценить простое, непритязательное.