» Первая » Вторая » Третья » Четвертая » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннадцатая » Двенадцатая » Тринадцатая » Четырнадцатая » Пятнадцатая » Шестнадцатая

Снегурочка. 1890-е

Сколь значительно и красноречиво может быть отсутствие, пауза, молчание, известно всем, но мы знаем это безотчетно, на уровне темной, бесформенной интуиции; у Врубеля она возведена в ранг интеллектуальной интуиции, запечатленной в самом строении изобразительной формы. В этом качестве искусство Врубеля оказывается одним из самых ранних и совершенных воплощений символической поэтики, принцип которой, как указывалось в одном из философских исследований, 'состоит в том, чтобы понять явное через неявное, то, что сказано, через то, что не может быть сказано, понять слово - через молчание, сущее - через не сущее, бытие - через ничто'. 'Поэзия символа в той или иной степени стремилась передать состояние, возникающее в человеческой душе через соприкосновение с миром невидимого'. Для живописи, принципиально укорененной в очевидном, это равносильно парадоксу изображения неизобразимого.
Но 'гений - парадоксов друг'. Врубель умел находить в пределах зримо очевидного такие положения, где видимое соприкасается с невидимым. Для этого необходимо сделать невидимое соприсущим тому, что существует перед глазами. Но как это возможно?

Сила тяготения в координатах 'горизонталь - вертикаль' не видна, неосязаема, но она есть, и она предопределяет стратегию действия, ритм, расчет, порядок распределения усилий. Врубель изображал этот способ действия, но в плоскости листа, наделяя сопротивляемостью каменной породы само изобразительное пространство.
На уровне психологических экспрессии предельным из таких состояний, олицетворяющих соприкосновение с миром невидимого, является пребывание у порога небытия, перед лицом смерти - та же Гадалка, явно ассоциированная со сценой гадания в опере Визе Кармен, но особенно в Надгробных плачах Владимирских эскизов.
Теперь можно точнее охарактеризовать суть врубелевского символизма, скрытого в особенностях его 'техники'. Мы часто произносим 'точка зрения', 'угол зрения', 'траектория взгляда'. Подобно тому, как, рассматривая нечто в действительности, мы не видим своего лица, так эти точки, углы, траектории тоже невидимы, но они есть, составляя незримую предпосылку для того, чтобы нечто вообще могло материализоваться и быть увидено. При этом мы понимаем, что обозначающие эту предпосылку слова 'точка', 'угол', 'траектория' суть переносные выражения, метафоры. Греческое 'метафора' буквально означает 'перенос'. Врубель же переносил на изобразительную поверхность и оставлял видимый след невидимого присутствия этих углов и траекторий зрения; выстроенная таким способом форма предстает как явленность неявного, знаменование невидимого. Это и есть кристаллизованная в 'технике' основная, 'фундаментальная' художественная метафора, скрытая в предпосылке врубелевского творчества.

Но таким прикосновением к запредельному является искусство в целом: касаясь взглядом раскрашенных холстов, мы творим из них образы, вместе с которыми мы оказываемся буквально в другом измерении, чем плоскости, покрытые в определенном порядке красками. А потому фундаментальная врубелевская метафора есть неустаннее. на всех уровнях и в разных сюжетных модификациях освидетельствование 'открытой' тайны, которую все мы видим и не видим, -чуда сотворения художественной иллюзии. 'Иллюзионировать душу' - снова одна из точнейших автохарактеристик Врубеля. Словно движимый вопросом 'из чего сделаны сны?', художник вглядывается в иррациональный промежуток между измеримым (углы, точки, траектории, пятна на изобразительной поверхности) и принципиально неизмеримым - сотворяемой в искусстве иллюзией другой действительности, бесконечно превосходящей любую измеримость. Характер этого сверхпристального взгляда один из критиков начала века назвал 'демонической выразительностью'. И в самом деле, тайна, которую отважился постигнуть художник, в абсолютной несоизмеримости того, из чего сотворено, с тем, что сотворено, - эта тайна подобна чуду творения из ничего. Не дерзает ли в таком случае художник соревноваться с Творцом? И если так, то в природе творческого акта заключено нечто демоническое. Что подвигало первых романтиков, обнаруживших существование самой проблемы, к способным вызывать 'страх и трепет' сентенциям вроде следующей: 'Поэтическое произведение есть явление высочайшей гордости человеческого духа: человек присваивает себе право творить (у цитируемого здесь Владимира Одоевского существует вариант этого места: 'Человек становится на степень Творца, он присваивает себе право творить'). Поэтический грех не есть грех общечеловеческий; он совершен вне мира и потому прощен быть не может. Дурной поэт никогда не может исправиться, ни возбудить сострадания, подобно человеку просто несчастному и даже преступному' Таким образом, проблема творчества неотвратимо поворачивается в плоскость этической и даже религиозной антиномии: смирение или гордыня.
Великий труженик на своем специальном поприще и слишком грамотный эстет с широкой классической образованностью, чтобы не знать и не ценить красоту меры, Врубель в этом 'или... или' выбрал середину: 'ни день, ни ночь - ни мрак, ни свет'. Именно таков врубелевский Демон, каким он явлен в картине 1890 года.