» Первая » Вторая » Третья » Четвертая » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннадцатая » Двенадцатая » Тринадцатая » Четырнадцатая » Пятнадцатая » Шестнадцатая

Автопортрет с раковиной, 1905

В пространстве, где звучат разговоры об искусстве, имя Врубеля издавна окружено ореолом легенды. Художественные репутации получаются 'из воздуха' непостижимым образом. В разных пропорциях в них смешиваются домысел, легенда, миф.
Корень всякой легенды – удивительное, странное. От слова 'странное' происходит слово 'странник'. Собственно, художник – это и есть человек, который, влекомый своим даром или призванием, способен вдруг свернуть с надежных, проторенных путей очевидно полезной практической деятельности и посвятить себя 'бесполезному'. Откуда берется такая способность – это тайна. А потому изначально отмеченная такой способностью артистическая натура заключает в себе таинственность странного. Странник - тот, кто шествует неведомо откуда неведомо куда. Он как бы чужестранец и немножко 'не от мира сего'. Можно в этой связи заметить, что в знаменитейших произведениях русской живописи (Явление Христа народу, Боярыня Морозова, Христос и грешница) знаменитейшие русские художники - Александр Иванов, Василий Суриков, Василий Поленов - наделяют автопортретными чертами фигуры странников. Видя себя в ином времени и пространстве, отрешенными от прямого участия в изображаемых событиях, они во всех трех случаях являются в образе немых Показания свидетелей и очевидцев, словно исполняющих завет 'и виждь, и внемли'. Совершеннейшим воплощением этого состояния является автопортретный этюд Иванова Путешественник (1840-е).

Врубель оставил большое количество автопортретов, главным образом графических. Каким же в этих автопортретах являет себя Врубель относительно той миссии, которую олицетворяют автопортретные персонажи названных мастеров? Сопоставим один из самых ранних графических автопортретов Врубеля 1885 года с ивановским автопортретом в образе странника. У Иванова широко отверстый взгляд устремлен по диагонали вверх так, как бывает тогда, когда взор подъемлется к небу. Во врубелевском автопортрете голова наклонена так, как бывает, когда что-либо миниатюрное разглядывают в лупу. И хотя на самом деле взгляд устремлен перед собой, в зеркало, он сохраняет при этом ту сосредоточенную пристальность к исчезающе малому, как если бы он наблюдал, как на холодном, прозрачном стекле постепенно истаивает туманистый след теплого дыхания - и в развязке взгляд остается один на один с пустотой, несуществованием. Взгляд Иванова - в широту объемлющего мир небосвода; внимание Врубеля словно силится проникнуть сквозь границу, за которой все сущее исчезает в невидимости, перестает быть очевидным.

В поздних автопортретах Врубеля мы должны будем отметить еще одну особенность: горделиво-самодостаточное, замкнутое выражение лица (Автопортрет, 1904) . Постоянно сохраняется горькая, жесткая складка губ, как бы 'печать на устах'. Иванов некогда рассуждал о том, что 'поэт русский должен быть в духе азиатском, в виде пророка'; во врубелевской Голове пророка (1904-1905) , которую можно считать версией автопортрета, и в одновременной этому изображению серии автопортретов 1904-1905 годов - везде сохраняется эта 'печать'. Но если миссия пророка - 'глаголом жечь сердца людей', то врубелевский пророк поражает как раз обратным выражением. Он словно выступает носителем тайны, которая замыкает ему уста. Итак, уже в этих моментах своего творческого и художественного облика Врубель оказывается в отношении полемики к традиционным мотивам и образам русского искусства.